В 1812 году Бог ударил по французам декабрьскими морозами в августе, потому что после оставления Москвы страна не хаяла Кутузова и царя
Корчевников Борис Вячеславович:
210 лет назад русская армия оставила Москву. Оставила после триумфа Бородинской битвы! После колоссальных жертв, принесённых в ней, после победы русского Духа, одержанной в этом сражении и надорвавшей наполеоновский непобедимый молох. Бонапарт и его солдаты после Бородина были подавлены, жутко деморализованы. И всё же русская армия уходила из Москвы.
Из Москвы! Из города, который хоть и перестал быть столицей административной, моральной и духовной столицей народа, всей нашей огромной страны оставался! Представить себе силу растерянности, сумасшедшей внутренней боли каждого русского человека в эти дни — мы едва ли сможем.
И вот Наполеон зашёл в русское сердце, сел на кремлёвский трон, нацепил белые ленты на рукава русским коллаборационистам, сбросил крест с колокольни Ивана Великого (французы реально решили тогда, что он золотой), в Успенском Соборе Кремля устроил конюшни, позволил своим солдатам издеваться над всем, что нам свято: те спали с блудницами прямо в алтарях, хлебали вино из святых сосудов и наряжали лошадей в архиерейские облачения.
А мы что же? На расколотое, разорванное и уже увязшее в пороках тогдашнее русское общество отступление из Москвы имело колоссальный эффект. Страна не обсуждала тогда своих военачальников, не хаяла царя, Кутузова, Барклая, не перемывала кости и не гадала на кофейной гуще слухов и вбросов — и у тогдашней, и у всегдашних военных кампаний (см. Библию) были свои информационные и психологические слои — это всё не ново.
Но страна, умываясь слезами, встала на покаянную молитву. В чудовищной катастрофе сдачи главной русской святыни, первого Престола русской Церкви, самой сердцевины наших идентичности и Духа, некого было винить, кроме… самих себя… И тогда Бог вышел на горячий призыв Своих людей. Нелогичным и непонятным с точки зрения человека (но не Бога) было отступление французов из Москвы: и декабрьские морозы, ударившие в августе, и голод, и пожар Москвы, и жалкое бегство из неё лучшей армии мира, которую уже оставалось только добить; и следующий за этим триумф русской армии в европейских столицах… всё это — дело Бога.
Смысл пассажа Корчевникова очевиден. Он намекает читателям: будете и дальше ругать президента Владимира Путина и министра обороны Сергея Шойгу — не видать России победы над Украиной! Вот 210 лет назад армия не какой-то Херсон оставила, а целую Москву, но императора Александра с Кутузовым никто не хаял, Господь обрушил на французов мороз и война в Париже закончилась!
Это враньё. И Александра I, и генерал-фельдмаршалов Михаила Кутузова и Михаила Барклая де Толли после ухода русских войск из Москвы обличали очень жестоко. Сестра императора Великая княгиня Екатерина писала брату:
«Мне невозможно далее удерживаться, несмотря на боль, которую я должна вам причинить. Взятие Москвы довело до крайности раздражение умов. Недовольство дошло до высшей точки, и Вашу особу далеко не щадят. Если это уже до меня доходит, то судите об остальном. Вас громко обвиняют в несчастье, постигшем Вашу империю, во всеобщем разорении и разорении частных лиц, наконец, в том, что Вы погубили честь страны и вашу личную честь. И не один какой-нибудь класс, но все классы объединяются в обвинениях против Вас».
Совсем не стеснялся в выражениях в письме к императору царю московский губернатор Фёдор Ростопчин:
«Отдача Москвы французам поразила умы. Солдаты предались унынию. В самом деле, странно, каким образом, после столь постыдного, три месяца длившегося отступления, столицею Вашею овладел доведённый до крайности неприятель… Генералы в бешенстве, а офицеры громко говорят, что стыдно носить мундир. Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников, и они грабят на глазах своего начальства… Барклай подал голос за оставление Москвы неприятелю, и тем, может быть, хотел заставить забыть, что, благодаря его поспешности, — погиб Смоленск. Князя Кутузова больше нет — никто его не видит; он все лежит и много спит. Солдат презирает его и ненавидит его».
Никаких декабрьских морозов в августе и близко не наблюдалось. Наполеон вошёл в Москву 2(14) сентября, а три недели спустя будущий министр иностранных дел Франции Арман де Коленкур свидетельствовал: «Погода стояла настолько хорошая, что местные жители удивлялись». О наступлении морозов Коленкур упоминает лишь 17(29) октября, подчёркивая, что «промёрзла только поверхность почвы; погода была хорошая, и ещё вполне возможно было провести ночь под открытым небом, если развести костёр». Автор подробнейшей «Истории похода в Россию» полковник наполеоновской армии Жорж де Шамбре указывает, что 15(27) октября мороз был всего 4 градуса, а после кратковременного похолодания до минус 12–17 градусов 28 октября (9 ноября) 1(13) ноября началась оттепель. Неслучайно в битве на Березине 14(26) — 16(28) ноября отступающим через реку оккупантам пришлось возводить мосты — она не успела замёрзнуть.
Цитировавший Шамбре в статье «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?» герой той войны генерал-лейтенант Денис Давыдов писал:
«Как же подумать, чтобы стодесятитысячная армия могла лишиться шестидесяти пяти тысяч человек единственно от трёх или пятисуточных морозов, тогда как гораздо сильнейшие морозы в 1795 году в Голландии, в 1807 году во время Эйлавской кампании, продолжавшиеся около двух месяцев сряду, и в 1808 году в Испании среди Кастильских гор, в течение всей зимней кампании, скользили, так сказать, по поверхности французской армии, не проникая в средину её, и отстали от ней, не разрушив ни её единства, ни устройства?»
Голод в качестве одной из главных причин гибели воинства Наполеона Давыдов признавал, но причины его называл сугубо земные. Русская армия после сражения при Малоярославце вынудила врага отступать по ранее разорённой местности. Партизанские отряды, включая давыдовский, неутомимо истребляли вражеских фуражиров, а его обозы и склады громили. Не говоря о том, что сотни тысяч врагов погибли, умерли от ран или попали в плен в многочисленных сражениях сперва при вторжении в Россию, а затем при её отступлении.
«Французская главная армия действительно подошла к Березине в числе сорока пяти тысяч человек и что из ста десяти тысяч, выступивших из Москвы, пропало шестьдесят пять тысяч человек, — но не от одной стужи, как стараются в том уверить нас неловкие приверженцы Наполеона или вечные хулители славы российского оружия, а посредством, что кажется, я достаточно доказал, глубоких соображений Кутузова, мужества и трудов войск наших и неусыпности и отваги лёгкой нашей конницы… Когда все эти войска перешли за Березину и настала смертоносная стужа, тогда, как я сказал, армии, в смысле военном, уже не существовало, и ужасное явление природы губило уже не армию, способную маневрировать и сражаться, а одну сволочь, толпы людей, скитавшихся без начальства, без послушания, без устройства, даже без оружия; или губило армию, приведённую в такое положение не стужею и морозами, а причинами, которые здесь представлены. И на всё сказанное мною не опасаюсь возражений, — вызываю их; бросаю перчатку: подымай, кто хочет!»
Бросая перчатку, Денис Васильевич имел в виду достойных соперников. Дискуссия с лакеем, хулящим победителей Наполеона, чтобы отмазать барина, который пока не может справиться с президентом Украины Владимиром Зеленским, вряд ли входила в его планы. Такого прославленный партизан просто велел бы выпороть на конюшне.