Минин и Пожарский погорячились. Поляки не были завоевателями России
Ерофеев Виктор Владимирович:
А.Нарышкин: Алексей Нарышкин в студии, всем добрый вечер. Напротив меня писатель Виктор Ерофеев. Здравствуйте.
В.Ерофеев: Здравствуйте.
А.Нарышкин: Давайте сразу. Вам какой день ближе? Какой праздник? 4-е ноября или 7-е?
В.Ерофеев: Мне оба далёки.
А.Нарышкин: Не, так не пойдёт. Два варианта.
В.Ерофеев: Нет. Так как раз пойдет, потому что нету никакого желания ни тот праздник праздновать…
А.Нарышкин: Дайте мне тогда шанс ещё один.
В.Ерофеев: Давайте.
А.Нарышкин: Какой праздник вам более отвратителен?
В.Ерофеев: Оба отвратительны.
А.Нарышкин: Так у нас разговор не пойдёт.
В.Ерофеев: Ну что ж не пойдёт, если вы задаёте вопрос, что вам нравится больше, говно или дерьмо? Ну, что?
А.Нарышкин: Слушайте, ну…
В.Ерофеев: То же самое.
А.Нарышкин: Смотрите. Если вы уж в этой терминологии рассуждаете, то в одном празднике (я уж не знаю, какой из них говно, а какой дерьмо) вы, всё-таки, прожили, с этим праздником вы прожили бóльшую часть своей жизни.
В.Ерофеев: Ну, я прожил так, по касательной, поскольку довольно много жил во Франции и в Польше. Так что не очень был связан.
А.Нарышкин: А вот здесь, в душе что-то есть?
В.Ерофеев: В душе — русская культура: она не имеет отношения ни к тому, ни к другому. Ни к 4-му, ни к … 4-е — вообще искусственный праздник. Уж тут на «Эхо Москвы» много раз говорили, что да, действительно, 4-го поляки покинули Кремль, но потом опять зашли. Потом русские бояре не зря их пригласили — хотели быть вместе с Европой. Это не то, что они завоеватели, это всё выдуманное. Минин и Пожарский как раз те люди, которых нам бы сейчас их можно было определить, как националистов. Они поняли, что нам надо быть с Европой. И только потом из-за них Пётр Первый рубил окно через 100 лет, да? Если бы они тогда не погорячились, то мы бы были тоже европейской нацией и у нас бы не было многих вопросов, которые у нас до сих пор возникают.
Действительно, московские бояре, незаконно подменив собой Земский собор, призвали 17 августа 1610 года на трон сына польского короля Сигизмунда III — Владислава. Но не потому что «хотели быть вместе с Европой». С 1604 года в России шла междоусобная война. Самозванцы, выдававшие себя за выжившего сына Ивана Грозного, царевича Дмитрия, шли на Москву при поддержке польских отрядов. Их противники во главе со столь же нелегитимным царём Василием Шуйским обратились за помощью к шведам. Кроме денег, Шуйский передавал им за услуги крепость Корелу.
Воспользовавшись ослаблением России, Сигизмунд предложил польскому Сейму силой возвести на русский престол Владислава, встретил горячую поддержку и 16 августа 1609 года подступил к Смоленску. Гарнизон успешно отбил штурм, но затем произошла катастрофа. Идущая на помощь русская армия во главе с бездарным и вороватым (задержал перед сражением выплату наёмникам, рассчитывая прикарманить долю убитых) братом царя Дмитрием Шуйским 24 июня 1610 года потерпела сокрушительное поражение у села Клушино.
Победитель при Клушино, коронный гетман Станислав Жолкевский двинулся к Москве и лишённая армии столица сдалась. Бояре свергли Шуйского и присягнули Владиславу, однако при условии его коронации в Кремле, принятия православия и отказа от введения на Руси католичества. Это не понравилось Сигизмунду, который считал своим долгом насаждать католичество на всех завоёванных территориях, а сверх того сам пожелал править Россией в качестве регента при сыне. Воцарение сорвалось и поляки были изгнаны из Москвы, сумев удержать за собой Смоленск и Чернигов с окрестными землями. Польский гарнизон Кремля не выходил из него 25 октября (4 ноября) 1612 года и не заходил обратно. В этот день из Кремля были выпущены русские бояре, ранее перешедшие на сторону Владислава, а поляки сдались 26 октября (5 ноября).
Строго говоря, именно 4 ноября праздновать действительно нечего. Однако называть польскую интервенцию добровольным призванием на царство может только наглый брехун, ненавидящий Россию. Каковым Ерофеев и является.